Б.Р.> Ваше Преосвященство, для англиканина — редкостное удовольствие говорить с Вами о молитве. Вы с такой щедростью дарите свое время Англиканской Церкви, и мы бесконечно благодарны Вам за это. Что, в результате общения с нами, Вы можете сказать о духовности нашей Церкви?

М.А.> Если определять духовность как дыхание, действие Святого Духа в людях и в общинах, больших и малых, то я могу сказать, что в англиканском исповедании (как и в римо-католичестве, как и в нонконформистских общинах) на меня сильное впечатление производит горячее стремление людей к Богу, к тому, чтобы слушать Его, стараться понять пути Божии и не пытаться переиначить их по-своему. Меня поражает сила, с какой Бог действует, и небывалая готовность, которую люди Ему предлагают слушанием, исканием ответов на глубинные вопросы, принятием требований Божиих и Его неумолимой взыскательности к нашему поведению.

> В искании новых путей молитвы есть ли, по-Вашему, такие факторы в современной жизни, которые требуют ломки традиционных христианских методов молитвы и духовной жизни?

> Нет, не думаю.

> Значит, те же формы молитвы годятся для всякого поколения?

> Никакие формы никогда не выразят полноты Божественной жизни в нас, — не могут они и создать ее. Сейчас некоторым людям кажется, что какие-то формы устарели. Но новые формы может создать только новое биение жизни Духа, а не какие-то попытки с нашей стороны придумать выражения более подходящие для данного поколения.

> Существуют ли какие-то основные формы молитвы?

> Я всё больше убеждаюсь, что мы должны помнить о некоторых факторах. Любая частная или общинная молитва должна выражать природу Церкви, которая есть Тело Христово и Храм Святого Духа, но также и совокупность людей, которые нуждаются в спасении и борются с грехом, стремятся к покаянию, обращению, обновлению. Но в молитве нет места лирическому самовыражению — когда люди, вместо того, чтобы выражать свою христианскую сущность, пытаются включить в акт молитвы свое мелко-повседневное "я” и опыт.

> Вас это тревожит?

> Я считаю, что это совершенно ошибочно, этому не может быть места в христианской молитве.

> Думаете ли Вы, что нынешнее общество вседозволенности является соблазном или опасностью для духовной жизни и духовного развития?

> Если вседозволенность означает, что не существует абсолютных нравственных норм и единственный критерий — мое желание или настроение, то, разумеется, это идет вразрез с духовной жизнью, ибо голос Духа что-то повелевает и что-то запрещает, так же, как и Евангелие и Церковь, — потому что какие-то факторы неизбежно разрушают духовную жизнь.

> Есть ли в современном человеке что-то по существу своему безбожное или противобожное?

> В нас масса безбожного и противобожного; Бог не есть вседозволяющий Бог.

> Многих христиан приходится убеждать в том, что молиться стоит, что молитва реальна и важна. Как можно убедиться, что, молясь, мы не занимаемся самообманом и не говорим в пустоту?

> В основе молитвы лежит наше взаимоотношение с Богом. Оно так же хрупко, как и любые другие отношения. В процессе взаимной беседы мы раскрываем общие для нас моменты, гармонию ума и души. Единственный способ испытать, чего стоит молитва, это взяться за нее и убедиться, насколько она реальна как опыт.

<...>

> Мой духовный руководитель сказал мне недавно, что молитва становится для него всё более и более трудной. Я задумался: отчего бы? Соответствует ли это и Вашему опыту?

> Нет, я не могу сказать так по своему опыту, вероятно, я просто недостаточно усерден! Но временами употребление формальной молитвы становится более трудным: когда двое становятся очень близки, традиционные выражения могут быть в тягость, утомляют.

> Но Вы не находите, что молиться становится труднее?

> Нет, напротив, я нахожу, что молитва становится опытом более легким, более радостным, что она более отвечает своему назначению, чем раньше.

> Есть ли какое-нибудь правило?

> Основное правило — искать Бога и никогда не искать никакого "опыта”. Целью должен быть Один Бог.

> Но если вычеркнуть мой опыт Бога, то я останусь ни с чем. Бог открывающий Себя есть неотделимая часть меня и моего опыта…

> Можно относиться к этому двояко. Можно смотреть на Бога как на обстоятельство для получения опыта. Или можно сказать: мой опыт — это побочный результат моей встречи с Богом… Общая сумма одинакова, отношение же совершенно разное.

> Значит, не надо искать мистического опыта?

> Ничего не ищите; сделайте усилие, чтобы встать перед Богом такой, какой вы есть, с всецелой устремленностью и с благоговением, на какие вы способны. Не старайтесь натянуть на себя какую-то личину… будьте готовы ко всему, что Он захочет вам дать. И тогда каждая встреча становится обращением, изменением, превращением; она очищает наше сердце, укрепляет нашу волю, увеличивает готовность к послушанию.

> А надо ли делать сознательное, напряженное усилие с тем, чтобы угадать намерение Божие, или следует сохранять непринужденность и просто дать Ему проникнуть в вас?

> Думаю, что усилие необходимо.

> Я отметил в Вашей последней книге, Вы говорите об усилии и называете его очень напряженным. Когда Вы сами кончили молиться, есть ли у Вас чувство, что Вы прошли через напряженное упражнение, как бы выдохлись, чувствуете себя усталым?

> Нет, это опыт действительно животворящий, из молитвы выходишь ожившим.

> Вы не находите, что напряженное молитвенное усилие (которое Вы проповедуете) духовно утомительно?

> Нет.

> Существенно ли, чтобы занятые люди отводили для молитвы строго определенное время?

> Да; чем более вы занятой человек, тем существеннее выделять для молитвы определенное время.

> Играет ли фактор времени какую-то роль в молитвенной жизни, Ваше Преосвященство? Есть ли разница, короткое это время или продолжительное?

> Невозможно вырваться из суеты и установить себя в присутствии Божием мгновенно и с легкостью. У разных людей это бывает по-разному. Тот, кто отводит молитве полчаса, имеет какие-то шансы на успех. Пять минут — рискованно; может, конечно, вам и повезет. Идеальное время — час в день.

> Могут ли помочь, наряду с определенным временем, и определенные формы молитвы?

> Очень мало кто может начать молиться без каких-либо привычных форм; иногда можно брать эти молитвы предложение за предложением, расширяя и разбирая их подробно, углубляя и развивая.

> Как тогда в отношении умной молитвы и медитации — являются ли они уделом простых христиан или лучше оставить их святым и "специалистам”?

> Суть вопроса в том, должен ли христианин постоянно и упорно размышлять о каких-то вещах. Разумеется, должен. Возьмите Молитву Господню, Отче наш, или ектеньи, — мы часто должны были бы продумать: что означают это прошение?

> Надо посидеть и подумать молитвенно?

> Да. Надо также продумать молитву с практической точки зрения действования. Не взваливайте это на Бога: Его дело — дать нам силу действовать. Но наше дело — действовать, и это нужно делать с умом.

> Важна ли тишина, молчание?

> Тишина, молчание — существенная часть наших молитв. Как и в каждом взаимоотношении, мы тогда близки с человеком, когда можем молчать вместе, когда не нужно непременно что-то говорить: подлинное, теплое, сближающее, радостное молчание.

> Состоит ли Ваша собственная молитва главным образом из молчания?

> Молчания должно быть как можно больше — лишь бы оно не выливалось в мечтательность или потерю трезвости. Это должно быть активное безмолвие часового, бдительное и трепетное, с чувством Бога и жизни. Мы должны стремиться к внутреннему безмолвию, независимо от того, безмолвны ли мы внешне или нет.

> Что Вы скажете о посещении храма? Является ли это существенной частью молитвы или можно быть молитвенным христианином, не посещая никакие места "отправления культа”?

> Думаю, что и не ходя в храм, можно быть таким же молитвенным, но не таким же полноценным христианином. Быть христианином означает быть членом Тела Христова: существуют узы любви, общность веры, гармония сердец, — всё это находит выражение в общественном богослужении.

> Каково место таинств? Являются ли они существенной частью молитвенной жизни? И если да, то какие именно?

> Для православного таинства совершенно необходимы. Это действия Божии, которыми нам передается семя Божественной жизни. Помимо таинств, нет нормальных путей получить то, что они дают; они — "дверь богопознания”. Православная Церковь не определила слишком категорично границы таинств. Каждое чудо — "внеочередное таинство”.

> Что Вы скажете о традиционной практике, например, поста? Важна ли такая практика для сегодняшней христианской жизни?

> Думаю, что важна на двух уровнях — нравственном и физическом. Мы забываем, что состоим из души и тела. В Библии так ясно показано, что тело — партнер на равных началах с духом. Мы призваны прославлять Бога в наших телах, так же как в наших душах; Бог достигает нас через наши тела, и наши тела имеют равное значение с душами в деле спасения. Аскетизм прилагается к телу и к душе в духовной гармонии.

> В Вашей последней книге Вы как будто развиваете мысль христианской наступательности, скорее чем терпеливого выжидания: Царство Божие надо завоевывать, а не ждать его прихода. Божия любовь выглядит беспощадной. В то же время Вы постоянно утверждаете, что всё духовное обновление принадлежит будущему, почти в противоречие эсхатологическому "ныне” Евангелия. Может быть, я Вас плохо понял?

> Думаю, что ошибочно сидеть и ждать, чтобы Царство Божие наступило, — оно не свалится готовым вам прямо в руки. Но его нельзя и "сфабриковать”: это Божий дар, Божие присутствие.

> И Вы продолжаете вместе с тем утверждать, что мы должны терпеливо дожидаться этого будущего дня?

> Да, я уверен, что в один прекрасный день Царство Божие раскроется в своей полноте. Но Воплощение и Дар Пятидесятницы сделали это будущее уже присутствующим среди нас и внутри нас. Чтобы завоевать Царство, мы должны победить себя, восторжествовать нам самими собой. Стены Иерихонские должны пасть.

> Что Вы хотели сказать в своей книге, говоря о молитве "когда Бога нет” и о благодарности за это отсутствие?

> Я много писал об этом в книге "Учитесь молиться”. Думаю, что каждая встреча с Богом есть суд. И бывают моменты, когда встреча с Богом была бы осуждением для нас — не потому что мы грешники, а потому что мы не каемся, отвергая истинного Бога ради идолов, и не хотим отказаться от них. Бог тогда предстает как Судья, не как Спаситель.

> Вы употребили выражение ”язычники, вырядившиеся в евангельские одежды”. Вам кажется, что это характеристика многих христиан?

> Многие из нас до сих пор в большой мере язычники; Евангелие не дошло до нас в достаточной степени.

> Вы ведь не станете говорить о себе, что Вы — больше язычник, чем христианин? Или станете?

> В намерении я христианин, но я вижу в себе массу недолжного.

> В Вашем кабинете немало книг о восточных религиях и о йоге. Помогают ли Вам восточные религии и йога?

> Из индийских религий я научился многим ценным вещам, и интересовался йогой, когда был врачом. Я не продолжал изучать их систематически, но стараюсь быть в курсе дела, потому что люди задают вопросы на эту тему.

> Сегодня "попкультура” по-видимому удовлетворяет и увлекает взрослую молодежь. Это царство популярного отзывается на все и отвечает всем: оно достигает их потаенных глубин, дает им возможность самоопределения. Попмузыка была названа скалой спасения. В молодежном мире это их царство; нашего царства нет нигде. Их царство "поп” и бизнеса более реально, чем наше. Мы ожидаем того далекого дня; они живут настоящим…

> "Попкультура” это опьянение звуком и движением. Христово Царство — внутри, Царство устойчивости и глубоких, ответственных взаимоотношений; оно здесь, хотя часто неузнанное в этом мире. "Поп” требует внимания посредством шума. Мы ошибаемся, когда обещаем, вместо того, чтобы требовать. Множество молодежи ответило бы на вызов, — мы не обращаемся к ним с вызовом, не требуем достаточно. И наше дело — дать им этот вызов не просто в словах, разумеется, но бескомпромиссной инаковостью, отличностью нашей мысли и нашей жизни. Мы должны были бы звать всех людей открыть для себя Христа; ученичество — это нечто суровое, требовательное, полное вызова. Мы должны предостерегать людей, чтобы они не спешили следовать Христу, пока не готовы заплатить цену. Мы должны были бы охлаждать легко воспламеняющиеся призвания, а не стремиться вербовать как можно больше людей в христианскую Церковь. Надо со всей резкостью ставить перед людьми вызов христианства.