> В одной из предыдущих глав
мы говорили о том, что страдание может не только пробудить,
но и озлобить, привести нас к последнему и нераскаянному мятежу.
Человек наделен свободной волей, и все дары ему обоюдоостры.
Из этого следует, что Божьи попытки спасти всех и каждого могут
иногда не удаться. Некоторых Бог не спасет. Нет доктрины,
которую я больше бы хотел устранить из христианства; но это
не в моей власти. Ее поддерживают Писание и собственные
слова Спасителя, поддерживает ее и разум. Если идет игра, возможен
и проигрыш. Радость человека в том, чтобы предаться Богу,
но никто не может сделать это вместо него (хотя многие могут помочь
ему), а сам он вполне способен этого не захотеть. Я заплатил бы
любую цену за право сказать: «Все спасутся», но разум спрашивает
меня: «По своей воле или насильно?» Я отвечаю: «Насильно»
и впадаю в противоречие: может ли высший акт воли
предание себя Богу совершаться так? Я отвечаю:
«По своей», и разум мне возражает: «А если кто-нибудь
не захочет?» > Слова Господни об аде, как и все
Господни слова, обращены к совести и воле,
а не к умственному любопытству. Когда же они пробудили нас,
дело их сделано; и если бы все на свете стали христианами, мне больше
не о чем было бы говорить. Однако именно эти слова нередко отвращают
человека от христианства и приводят к сомнению в благости
Божьей. Нас обвиняют в жестокости, словно мы радуемся аду (хотя
я, например, ненавижу его всем сердцем), и напоминают о том, сколько
трагедий породила вера в него. О трагедиях, которые эта вера
остановила бы, нам напоминают реже. По этим и только
по этим причинам мне придется говорить на такую
тему. > Проблема наша не в том, что Бог допускает
гибель Своих созданий. Так встал бы вопрос, если бы мы были
мусульманами. Христианство, верное, как всегда, сложности реального мира,
ставит перед нами более трудную задачу: наш Бог так многомилостив,
что Он вочеловечился и умер в муках ради нашего спасения,—
и всё же, если не помогает и это героическое средство,
Он как бы не хочет или даже не может спасти человека
насильно. Я сказал, что заплатил бы любую цену, чтобы не было этого
учения. Это не так. Я не могу заплатить и тысячной доли
того, что заплатил Господь на Голгофе, чтобы не было самого
факта. В том-то и трудность: столько милости, и всё-таки есть
ад! > Я не собираюсь доказывать, что учение
об аде можно вынести. Не заблуждайтесь, вынести его нельзя. Однако
я попытаюсь доказать, что оно не противно нравственности,
и для этого разберу обычные возражения против
него. > Во-первых, многие возражают против наказания, вернее,
против воздаяния. Мы говорили об этом в предыдущей главе
и пришли к выводу, что любое наказание безнравственно, если
в нём нет воздаяния, возмездия. В самой тяге к отмщению
мы нашли крупицу правды: плохой человек должен увидеть то, что видят
другие, он должен узнать, что творит не добро, а зло.
Я говорил, что страдание водружает знамя правды в мятежной
крепости. А что, если раскаяния нет, если знаменем всё и кончилось
и правда в крепость не вошла? Будем честны. Представим себе
человека, который изменой и жестокостью добился богатства и власти.
Представим, что он неустанно использовал себе же на благо
доброту своих жертв и смеялся над их простотой. Представим, что,
войдя в силу, он предался распутству и ненависти,
а в довершение отбросил те остатки чести, которые есть
и у воров, и предал своих сообщников. Представим себе, наконец,
что он при этом ничуть не сокрушается, а ест,
как школьник, и спит, как младенец, твердо веря, что Бог
и люди дураки, которых он перехитрил, и только
его жизнь успешна и правильна. Тут нужна особая осторожность.
Ни за что, ни в коем случае нельзя поддаваться страсти
мщения. Это очень большой грех. Христианское милосердие велит нам снова
и снова спасать его любой ценой, ценой своей жизни, ценой своей души.
Но сейчас речь не об этом. Представим себе, что он не хочет
сдаваться. Что ж, по-вашему, должно его ждать в вечности?
Неужели вы в действительности хотите, чтобы он, не меняясь (а он
ведь может не измениться, у него свободная воля), думал,
что последнее слово осталось за ним? Если вы этого
не хотите и не вытерпите, одна ли ваша слабость или злоба
в том виной или же распря между правдой и милостью, которую
вы считали устаревшей и умозрительной, оказалась в самой вашей
душе и пришла туда вроде бы сверху, а не снизу?
Вам хочется мучений злодея; вам хочется, чтобы рано или поздно
в страшной, мятежной душе поднялось знамя правды, даже если на том
всё и кончится. В определенном смысле ему лучше знать, что
он прогадал. Никакая милость не пожелает, чтобы он сохранил
навеки свою гнусную иллюзию. Св. Фома Аквинский применил к страданию
то, что Аристотель сказал о стыде: само по себе оно дурно,
но при определенных обстоятельствах приносит и пользу. Другими
словами, когда перед нами зло, страдание род познания,
и поэтому в нём есть относительное благо. Альтернатива
много хуже; ведь она в том, чтобы душа и не подозревала
о зле или хотя бы не знала, что зло противно замыслу о ней.
«И то, и другое,— говорит Фома,— дурно без сомнения». И, как нам
это ни страшно, мы с ним соглашаемся. > Мы хотели,
чтобы Бог простил этого человека таким, как он есть, потому что мы
не знаем разницы между словами «простить» и «попустить». Попускающий
зло просто игнорирует его, как бы причисляет к добру, списывает
со счета. Прощение же надо не только дать, но и принять;
а тот, кто не видит за собой вины, не примет
прощения. > Я начал эту главу с представлений
об аде как о наказании Божьем, ибо в этой форме доктрина ужасней
всего, а я хотел встретить лицом к лицу самое сильное
возражение. На самом же деле Господь чаще говорит о том,
что суд в предпочтении тьмы свету; о том, что
не Он, но слово Его судит людей. Мы же вправе считать,
что гибель этого человека не в приговоре ему,
а в том, что он останется таким, как есть. Погибшие души
«отвергают все, кроме себя»[17]. Наш воображаемый эгоист пытался присвоить
и потребить всё, что встречал на пути. В нём
нет никакой тяги к тому, что не есть он (а это значит,
что его не обрадует никакое добро), но всё же
ему приходится соприкасаться с внешним миром. Смерть его
от этого освобождает. Он может, наконец, жить лишь самим собой
и наслаждаться тем, что он там найдет. Находит он ад.
> Другое возражение: вечная гибель
не соответствует временному злу. Если мы представляем себе вечность
как простое продолжение времени, так оно и есть. Но это
представление о вечности не совсем верно. Представим себе время
как линию (а это образ хороший, ибо «точки» времени следуют одна
за другой и сосуществовать не могут, то есть у времени
нет ширины, одна длина); тогда нам придется мыслить вечность двумя,
а то и тремя измерениями. Трехмерное тело лучше всего воплотит
всю реальность человеческой жизни. Тело это в большей части сотворено
Богом через благодать и природу, но наша свободная воля проводит
ту сторону основания, которую мы называем земной жизнью; и если
линия эта неверна, куб окажется не на своем месте. Спасибо
Создателю, что жизнь коротка. Мы и эту линию умудряемся провести так,
что сдвигается весь наш куб. Что бы мы с ним наделали, если
бы нам доверили больше? > Возражение это существует
и в другой форме: говорят, что смерть не должна подводить
черту, что надо дать человеку еще один шанс[18]. Я думаю, что, если бы миллион шансов тут
мог помочь, нам бы их дали. Только учитель знает, когда
уже бесполезно разрешать переэкзаменовку. Когда-то черта подводится,
и не так трудно поверить, что всеведению Божию ведом этот
час. > Третье возражение обращает наш взор к тем ужасам
адских мук, о которых говорит не только средневековое искусство, но
и само Писание. Однако, как пишет фон Хюгель, мы не должны
смешивать доктрину с системой образов, через которые она передается.
Господь применяет для ада три символа: муки («…в муку
вечную» Мф.25,46), гибели («…кто может и душу и тело
погубить в геенне» Мф.10,28) и лишения, или же
утраты, изгнания во внешнюю тьму (см. притчи о брачной одежде
и о мудрых и неразумных девах). Широко распространенный образ огня
важен, ибо он соединяет в себе идеи мучений и гибели.
Без сомнения, все эти образы призваны дать нам понятие
о чём-то несказанно ужасном, и всякое иное толкование, как это
ни жаль, надо исключить сразу и навсегда. Совсем не обязательно
отдавать предпочтение образу мук в ущерб образам, предполагающим гибель
и лишения. Что же можно с одинаковым успехом выразить
в этих трех символах? Гибель представляется нам обычно
как исчезновение, словно душа может просто исчезнуть. Но мы знаем
по опыту, что, когда одна вещь гибнет, возникает другая. Сожгите полено,
и вы получите пепел, какие-то газы и тепло. Это,
так сказать, бывшее полено. Быть может, и здесь гибель означает
переход в некое состояние «бывшей души»? Не к этому ли
состоянию, подходит образ муки, и образ гибели, и образ утраты? Надо
вспомнить, что спасенные идут в место, уготованное для них,
а погибшие в место, вообще не уготованное
для людей (Мф. 25,34 и 41). Попадая в рай, люди становятся
людьми в той полной мере, которой не достигли на земле; попадая
в ад, они выбывают из человечества. То, что выброшено
(или выбросилось) во тьму, не человек, а его
«останки». У полноценного, целого человека страсти подчинены воле,
а воля предана Богу. У человека «бывшего» воля, по-видимому,
полностью сосредоточена на нём самом, а страсти совершенно
ей неподвластны. Конечно, невозможно представить, что происходит
в его сознании,— ведь он уже не грешник, а какая-то свалка
враждебных друг другу грехов. Мне кажется, что прав был сказавший, что
ад это ад не с адской, а с райской точки
зрения. Такая мысль ничуть не противоречит суровости Господних слов. Одним
лишь погибшим их участь может показаться сносной. Сейчас, в этих
главах, нам надо помнить, что, когда речь идет о вечности, страдание
и удовольствие уже не так важны. Не им принадлежит последнее
слово. > Если, как это ни странно, погибшие («бывшие»)
души испытывают удовольствие, оно такое, что любая еще
не погибшая душа ринется в молитву при одной мысли о нём.
Если же в раю есть страдание, все. кто хоть что-нибудь понимает,
захотят его испытать. > Четвертое возражение: добрый человек
не сможет блаженствовать в раю, зная, что хотя бы одна душа мучается
в аду; а если так неужели мы добрее Бога? Возражение
это основано на образе рая и ада, существующих параллельно,
как Америка и Англия. Нам представляется, что обитатель рая
может сказать: «Сейчас кто-то страдает в аду». Но заметьте,
что Господь, говоря об ужасах ада, подчеркивает не длительность
их, а окончательность. Уход во внешнюю тьму конец делу,
а не начало какой-то новой жизни. У нас нет оснований
сомневаться в том, что погибшая душа обречена окончательно
на свою страшную долю; но нам неизвестно, означает ли это вечную
или вообще какую-нибудь длительность. Интересные мысли об этом
вы найдете у Эдвина Бивена[19]. Мы знаем о рае гораздо больше, чем
об аде, потому что рай наш дом и в нём есть
всё, что нужно для полной человеческой жизни; ад же
не создан для людей. Ад не параллелен раю, он
вне его, во тьме, за пределами бытия. > Наконец,
говорят, что полная потеря одной-единственной души провал
всемогущества Божьего. Так оно и есть. Создавая существа
со свободной волей, Господь заранее идет на провал. Вообще, провал
этот я скорее назвал бы чудом. Из всего, что мы знаем
о Боге, это самое удивительное. Подумайте только,
Он создает то, что не Он, и допускает
тем самым, чтобы сотворенное. Его творение, воспротивилось Ему.
В определенном смысле погибшие победители: им удался
их мятеж; и я охотно верю, что врата ада заперты изнутри.
Я говорю не о том, что им «не хочется» выйти, может быть,
им и хочется, как хочется завистнику быть счастливым; но они
не желают сделать и шага к тому пути, на котором душа
достигает блаженства. Они обрели свою страшную свободу и стали
рабами, узниками, тогда как спасенные, отрешившись от себя, становятся
всё свободней. > Всем, кто возражает против учения
об аде, можно сказать: «Чего вы хотите от Бога? Чтобы
Он стер все прежние грехи и дал возможность начать снова,
устраняя все помехи и помогая благодатью? Он так и сделал
на Голгофе. Чтобы Он простил? Не все хотят прощения. Чтобы
Он оставил этих людей на собственный свой произвол? Боюсь, что это Он
и делает». > И еще одно. Я описал в этой
главе такого плохого человека, которого особенно легко признать плохим.
А теперь забудьте его. Толкуя и думая об аде, мы должны
иметь в виду не гибель наших врагов или друзей, а нашу
собственную гибель. Глава эта не о вашей жене,
не о вашем сыне, и не о Нероне,
и не об Иуде. Она о вас
и обо мне.
> [17] Ф. фон Хюгель.
Эссе. Серия 1. Что такое небо и ад. > [18] Мысль эту не надо путать с учением
о чистилище, где находятся спасенные души, или о лимбе,
где находятся погибшие. > [19] Символизм и
вера.
|